29 декабря 2022 года полицейские с болгаркой постучались в двери политика, профсоюзного активиста и доцента механико-математического факультета МГУ Михаила Лобанова. В мае того же года силовики снова пришли домой к ученому. После этого — побои, лицо в пол и обыск.
В 2023 году Минюст РФ включил Михаила Лобанова в реестр иностранных агентов, тогда же его уволилил из МГУ. Ученый уехал из России.
О том, как российское образование стало созвучно с репрессиями, арестами, цензурой и пропагандой, рассказывает Михаил Лобанов.
%20(1).webp)
В те дни, когда меня признали иноагентом, мы уже больше двух недель с женой Александрой находились в своеобразном то ли подполье, то ли полуподполье. У нас были подозрения, что [у нас дома] будет новый обыск. Тот же суд, который выписывал нам обыски в мае и в декабре, выписал в первых числах июня [2022 года] новую партию ордеров — штук 15-16.
23 [июня 2023 года] я ехал на встречу с людьми, связанными с академической сферой. По дороге в метро я увидел, что мне стали приходить поздравления. Я прочитал, что стал «иноагентом». Стало понятно, что сейчас нужно будет давать какое-то количество интервью. Я настроился, что через 20 минут выйду на улицу и там с телефона что-то накомментирую. Прямо тогда и начался мятеж Пригожина... и проблема на некоторое время вообще исчезла, потому что и журналистам, и мне, и даже властям стало не до этой ситуации. На неделю про меня забыли.
Было ощущение, что это резко усложняет жизнь, потому что переход с преподавательской ставки на какую-то другую ставку в МГУ — это автоматическое понижение зарплаты, причем минимум в два раза, а то и больше.
Понятно, что уходит возможность второй работы в школе, которая давала 40% дохода. В течение лета нужно было придумывать, как это восполнить, банально — на что жить, на что есть.
Но после [объявления] «иноагентства» мысли, что сейчас нужно уезжать, не было. Я не ожидал, что получу статус, но понимал, что такое может быть. Насколько я помню, как раз это был первый пятничный выпуск, куда массово стали ставить политиков. Там был [Евгений] Ступин, [Виталий] Боварь, а через неделю или две был еще один выпуск с [Михаилом] Тимоновым, один «яблочник» и кто-то еще.
Что могло сидеть в голове у тех, кто это делал [принимал решение объявить меня иноагентом]? С одной стороны, меня запихнули в пакете с другими политиками и вроде как логично думать, что это сделано под выборы: предыдущие выборы мэра или недавние президентские. Но разговоры с оперативниками Центра Э, которые дважды были в нашей квартире, дали понять, что речь идет об отстранении от преподавания. Когда они пришли и выломали двери в конце декабря, была речь от одного из оперативников. Он говорил: «Знаешь Галямину? Вот она тоже много выступала, и ее лишили права преподавать. Ты хочешь так же? Ты знаешь Яшина? Вот он выступал, а потом его посадили. Сейчас мы поедем в ОВД по административке. Его, кстати, посадили по административке, а потом отправили в тюрьму. Хочешь как Галямина? Хочешь как Яшин?».
В мае, когда те же оперативники второй раз выломали дверь, там тоже было: «Ну ты что, не понял?». В ходе обыска они неожиданно стали искать мои документы. Один, глядя на меня, давал понять, что сейчас разыгрывается спектакль. У меня лежали удостоверения в МГУ, пропуск в школу, банковские карты, мой внутренний паспорт, военный билет, просто книги, диплом. Оперативник говорит: «А где загран?». Я ответил, что заграна в квартире нет. Он сказал, что это неважно, и добавил, улыбнувшись: «Сделаем так: загран и военный билет я оставляю тебе, а удостоверение, пропуск в университет и пропуск в школу мы изымаем». И еще зачем-то банковские карты забрали. Я это понял как намек на то, что в школе и в университете я преподавать не буду, что могу идти в армию, могу ехать за рубеж, но не преподавать.
Мы пошли с юристами «Первого отдела» в суд. Ну, а чего не сходить? В суд [мы] пошли из-за двух факторов. Во-первых, чисто юридически суд мы должны были бы выиграть. Это все-таки какая-то формальная победа, инфоповод, повод написать в социальные сети, в СМИ. Зачем от него отказываться? Второе — это компенсация. В тот момент, когда суд будет выигран, мне должны будут оплатить мою работу и небольшую компенсацию. В случае успеха это заметная сумма.
Из той картины университета и России, которые я вижу, рассчитывать, что суд позволит мне преподавать, работать в университете, почти нереально. На самом деле эти вещи, если их можно было решить, они всегда решались коллективной борьбой. Защитить преподавателя может только массовый протест или угроза этого протеста со стороны и студентов, и преподавателей одновременно. Тогда это некий фактор, который может не только формально остановить увольнение, но и позволить какое-то время работать. Раньше в МГУ и не только в МГУ это время от времени работало. Вся активность в университете была не благодаря тому, что мы как-то могли выстраивать механизмы юридической защиты, а именно потому, что у администрации было ощущение, что общество готово встать на [мою] защиту.
Решение об отъезде было принято с оглядкой на то, как прошло увольнение из университета. В ходе некоторых разговоров у меня возникли гипотезы, что какие-то содержательные вещи можно делать за рубежом — вещи для приближения изменений в России и для того, куда эти изменения будут направлены.
Но главным толчком было именно увольнение из университета, то, как оно было осуществлено. К [ректору МГУ Виктору] Садовничему не может прийти капитан полиции или полковник ФСБ и сказать, что нужно убрать конкретного человека, и он его уберет. Садовничий — фигура с большой политической историей, с большим политическим весом. Во время увольнения он понял, что речь не об очередных играх МГУшных ФСБшников, а о принципиальном ультиматуме ректору со стороны властей — либо он срочно увольняет меня, либо увольняют его. Стало понятно, что интерес слишком большой.
Сам факт того, что у меня нет ни одной работы, у меня нет университета, а в новый я не могу попасть... Формально я мог бы попробовать [устроиться] в Академию наук, но в один момент я понял, что меня и туда не устроят. Не потому, что не хотят помочь, что руководители злые, а потому что ситуация такая. МГУ большой и с ним ничего не сделают, а институты Академии наук маленькие, и для них это лишнее внимание.
В 2018 году во время чемпионата мира [по футболу] со ссылкой на ректора меня пытались провалить на конкурсе в ученом совете моего факультета. Было ли указание непосредственно от ректора, либо это МГУшные прикомандированные ФСБшники, точно сказать не могу. Пытались проработать членов ученого совета, чтобы они меня провалили. Но этого не случилось — был 31 голос против трех в мою пользу. Они просто посчитали, что-то, что происходит, неправильно, что если они завалят человека с другой кафедры, то где гарантии, что дальше не будут просить заваливать других людей. Несмотря на все сказки про то, что я что-то делаю на зарубежные деньги, никто это всерьез не воспринял. Хотя это старшее поколение, заведующие кафедры, всем от 60 лет.
Напряжение было все время, но напряжение в основном создавали мы. Я в этом участвовал. Мы заставляли администрацию исправлять ошибочные решения, иногда что-то менять, заставили вместо невыборного органа студенческого союза сделать выборные студенческие советы. Это поменяло политический ландшафт в университете, по крайней мере в плане каких-то вещей, связанных со студентами.
Осенью 2022 года, уже в разгар того, что российские медиа вынуждены называть «спецоперацией», меня переизбрали по конкурсу и со мной заключили пятилетний контракт. То есть после волны репрессий 2018 года все устаканилось. Никто не пытался со мной свести счеты, хотя я по-прежнему занимался университетскими вопросами.
В год перед объявлением [меня иноагентом] на факультете время от времени происходили разные провокационные вещи, что-то типа доносов. На факультет пытались оказать давление, чтобы от меня избавились. Руководство [факультета] тогда сказало, что оно этим заниматься не будет.
Такое было и после зимнего ареста на Новый год. Было письмо, которое прислали из аппарата [председателя Госдумы Вячеслава] Володина. Мол, ему пришел донос в духе «Я уже много раз пишу Виктору Антоновичу [Садовничему]. 11-й месяц идет война [против Украины]. Наши ребята гибнут на Украине…», Два-три абзаца лицемерной ерунды в духе «Лобанов до сих пор работает. Садовничий не обращает внимания на мои письма. Помогите заставить Садовничего уволить Лобанова». Мне это показали, и этим все и закончилось.
Еще меня вызывали в отдел УВД МГУ — в главном здании МГУ есть свой небольшой отдел полиции, и в духе «Нам нужно отчитаться. Пришла бумага, что родители студентов, примерно 40 человек, объединились и написали донос». Донос, что я занимаюсь политической агитацией. Там было то же самое, что и в предыдущем доносе. После того, как я написал на это объяснительную в отделе полиции, замдекана по учебной работе с моего факультета тоже ходил туда, ему дали это прочитать и посмотреть подписи. Поскольку человек знает фамилии студентов, они все время у него перед глазами в разных списках, даже если предположить, что какие-то сумасшедшие родители написали сумасшедший текст письма, ему совершенно понятно, что это не могут быть родители студентов. Потому что даже с учетом, что у матерей могут быть другие фамилии, чем у учащихся, были бы хоть какие-то пересечения.
Было заявление в сентябре какой-то там руки Кадырова, что близкие Кадырову люди будут следить за аккаунтами студентов ведущих вузов, там МГУ, МГИМО перечислялись. Казалось, что действительно была такая спланированная кампания атаки на российское студенчество, на академическую среду, что кто-то отрабатывает заказ.
Той же осенью на ютуб-канале «Спец», где 600 000 подписчиков, после истории с журфаком МГУ, где отчислили двух студентов, выпустили серию видеоматериалов, якобы разоблачающая меня и Садовничего. В МГУ много факультетов. Половина факультетов старые, большие, со своей историей, то есть большим количеством бюджетных мест. Половина факультетов созданы Садовничим, они разные. Часть из них, грубо говоря, бывшие кафедры, в том числе естественнонаучные факультеты с амбициозными заведующими. Там может быть очень хорошее качество образования. А есть много факультетов, которые просто про зарабатывание денег и про выстраивание отношений с тяжеловесами.
Садовничий, естественно, на посту ректора выстраивает отношения с людьми, которых он считает важными для себя. На одном из факультетов, который был как раз таки маленький естественнонаучный при ФХИ [Факультет фундаментальной физико-химической инженерии], там много лет была городская сумасшедшая — Людмила Григорьева. Она фактически руководила факультетом, находясь в должности замдекана по учебной работе. В каком-то смысле она успевала опережать пропаганду в телевизоре. Григорьева выстроила систему, в которой студенты ее боялись, в которой она их третировала. От нее удалось избавиться после ряда скандалов, когда информационное давление Инициативной группы МГУ обратило на нее внимание ректора. Осенью 2022 ей дали [вести] цикл передач про МГУ, где она рассказывала свои фантазии. Я в итоге посмотрел только полтора выпуска из четырех или из пяти. Местами было такое, что Садовничий — это моя марионетка, и он же — главный ЛГБТ-лобби в России. Потом Ютуб-канал удалили и, возможно, это где-то осталось на просторах одноклассников. Я не понимаю, кому это могло быть интересно, но это, конечно, дико забавно, что мы с [моей женой, социологом] Сашей Запольской как бы «веревки» Садовничего и заставляем его защищать ЛГБТ-сообщество. Это сильный ход.
Закон «об иноагентах» может стать новым рычагом давления на академию. В сфере образования это самый действенный [рычаг]… Но пока мы видим каждую неделю в среднем 4-5 фамилий. То есть не так велика сфера людей в академии, на кого это в текущем режиме можно переключать. Можно включать по 100 фамилий и через это расправляться с неугодными учителями и преподавателями. Но пока власти для этого задействуют другой инструмент — давление непосредственно через организации. Людей просто увольняют или оказывают [на них] давление. Либо где-то адекватные руководители спускают все на тормоза.
Закон об иноагентах — еще один указатель со стороны российских властей куда сейчас двигаться руководителям российских учебных заведений. Не самый сильный, не самый принципиальный на данный момент, если брать с точки зрения академии, но просто один из.
Видно, что есть установка заставить замолчать работников образования и науки.
«Злодеи только в Кремле, а в остальном мире проблем со стороны политического истеблишмента нет» — это не так. Левая профессура не нравится корпорациям и правительствам всех стран.
Социология, культурология или отдельные направления исследований в гуманитарных областях прямо воспринимаются как опасность. А с естественнонаучными дисциплинами никто не думает, что с ними нужно бороться — там считают, что нужно просто расправляться с отдельными крикунами.
Еще разница может порождаться историей российской академии и российских университетов. Некоторые [научные] области в Советском Союзе были очень сильные, а некоторые социальные науки практически или их отдельные направления не присутствовали. Они могли быть в виде отдельных небольших групп, внутри той же Академии наук, без отдельных институтов, факультетов. Легче оказывать давление на маленькое учебное заведение, появившееся в 90-е, чем на известный на весь мир математический институт Академии наук.
Я не исключаю появления новых рычагов давления государства на российские образование и науку. Российский правящий класс понимает, что он в очень плохом положении. Один из аспектов — в массе своей молодежь и средний возраст в значительной степени не на их стороне. Они воспринимают это как проблему, они хотели бы с этим работать, а значит запускается огромная бюрократическая машина, выделяются бюджеты, назначаются чиновники, какие-то ответственные за то, чтобы с этим работать. И чиновники делают какие-то показатели, им нужно отчитываться, машина производит какой-то продукт. Поэтому да, я думаю, что мы будем видеть еще какие-то законы, подзаконные акты, инициативы, резонансные предложения как нам заставить нынешних школьников и студентов вдруг полюбить то, что они терпеть не могут. Работать это так, как хочет власть, не будет, но конкретным людям судьбы портить будет — тем, кто не готов это реализовать — например, учителям. Это будут судьбы отдельных учеников, отдельных родителей, кто попался под энтузиазм учителей, которые, грубо говоря, строят свою идентичность на подыгрывании властям.
Страшно может быть в первую очередь из-за возможности второй волны мобилизации. Если мы не берем активистскую среду, а людей знакомых, в том числе из академической сферы, то с большой вероятностью это будут как минимум нервы, связанные со второй волной мобилизации. Академия в этом плане может казаться чуть более защищенной, но нет. Российское правительство не любит российских преподавателей, российских ученых. Поэтому сказать «Мы вас отправлять в окоп не будем» они не хотят. Им приятно, чтобы люди нервничали, чтобы кто-то уезжал, особенно из молодежи.
В некоторых местах, где раньше было больше свободы в плане тем диссертаций, работы со студентами, идет закручивание гаек, но зачастую в этих же местах административные работники пытаются свести государственное давление к каким-то небольшим изменениям. Я с большим уважением отношусь к тем, кто, находясь на критических оппозиционных антивоенных позициях, продолжает оставаться в России, работать в школах, в университетах, в Академии наук. Это важно.
Я бы призывал обращать внимание на то, что от российской академической среды, на мой взгляд, что-то будет зависеть в момент, когда начнется политическая трансформация. Никто не может сказать, когда она будет, но от активного участия академии будет зависеть многое.
Мне кажется, что на молодых и не только молодых российских исследователях, преподавателях, аспирантах и студентах, с одной стороны, лежит ответственность, с другой стороны, надежда, что они смогут внести важную роль в процессе формирования нового политического ландшафта России.
.webp)
%20(1).webp)
